Немил гордо отвернулся, чтобы показать, насколько он выше споров с червивым грамотеем, но боярин нетерпеливо взглянул на него, и пришлось объяснять:

– В середке Дикого леса, на Туманной поляне, растет исполинский дуб Мироствол. Ветви его уходят в заоблачный край, где на небесной тверди высится город богов. Там, в раю, блаженствуют навьи – души святых, праведников и великих воинов. Однако если ты грешник, и наделал много злых дел, то рая тебе не видать. Вместо неба твоя душа попадет в пекло, что залегло глубоко под землей.

В пекле правит царь бесов – Великий Лиходей, и уж он-то ни одной душе не откажет в приеме. Бесы и их помощники черти обдирают грешные души до лоскутов и превращают их в упырей – узников и страдальцев, которым придется пройти через все муки ада. И продолжаются эти пытки до бесконечности. У упырей нет надежды на избавление – они вечно стонут и терпят беду. Единственное, о чем они мечтают – хоть на миг вырваться из преисподней и глотнуть свежей крови. Однако у входа их сторожит чудовищный пес Полкан о трех головах. Мимо него не проскочишь! Лишь изредка одному из страдальцев удается обернуться летучей мышью и проскочить незамеченным. Вот тогда-то и начинает упырь бродить по миру живых, нападать на людей и высасывать из них кровь. И убежать от него не удастся. Это нежить, которая не знает пощады, потому что сама терпит такие муки, от которых стремится избавиться любой ценой.

– Ерунда это! Бабкины сказки! – Любомысл дрожал то ли от холода, то ли от страха.

Похоже, он уже сам не верил, что прав, и продолжал спор из пустого упрямства. Чтобы морально добить его, Немил растопырил пальцы, вознес вверх ладонь и трубным гласом прогрохотал:

– Пророчество из чародейской книги гласит: двенадцать месяцев года истекут, и наступит тринадцатый – месяц чернец. Рухнет Древо миров! Из-под корней его разольется огненная река, что зовется Смородиной. Великий Лиходей выведет из преисподней рать бесов, чтобы смести богов и обрушить небо на землю. Из пекла появится корабль под черными парусами, обтянутый кожей, снятой с мертвецов. На этом корабле упыри переплывут через реку, ворвутся в наш мир и растекутся по городам и весям, нападая на всех, в ком течет теплая кровь. Ни мужики, ни бабы, ни старики, ни дети не уйдут от их острых трезубцев. Своим адским нюхом упыри учуют любого, в ком теплится жизнь, выволокут на свет божий, где б он ни прятался, насадят на вилы и высосут кровь. И так будет со всеми! А после небеса рухнут, и мир погибнет в огне и потопе.

Немил кончил вещать, выудил из сумы, перекинутой через плечо, книгу в ветхом переплете, и ткнув ее в нос Любомыслу, завершил:

– Так написано в книге волхвов, которую завещал мне наставник – Велемудр из кривичей, а он носил высокое звание Крива Кривейшего и не мог ошибаться.

Абаш смотрел на вещего кудесника с немым обожанием.

– Хватит спорить! – оборвал их боярин.

Он растер в ладони комок белого снега, примятого бездыханным телом.

– Неужели ты веришь этому пустобреху, Твердислав Милонежич? – пискнул книжник.

– Я верю уликам, – отрезал тысяцкий. – Погляди сам. Что видишь?

– Ничего я не вижу! – победоносно вскричал Любомысл, надеясь повернуть распрю в свою пользу. – Обычный снежок, как и повсюду вокруг. Даже ничем не запачкан.

– Вот именно! – резко поднялся на ноги Твердислав. – Сонная вена на горле разорвана, кадык прокушен, лицо бледное до синевы. А где кровь? Ее столько должно было натечь, что весь снег покраснел бы. Где же след? Я не вижу ни пятнышка.

Любомысл взял факел в зубы, и на карачках, по-собачьи начал ползать по сугробам, выискивая пятна крови.

– Что нашел? – спросил тысяцкий.

– Ничего, – упавшим голосом ответил слуга.

– То-то же! – торжествующе заключил Немил. – Выходит, я прав, а этот книжный червь обмишулился.

И, чтобы у тысяцкого не осталось сомнений, решил застращать его до конца:

– Из кого упырь выпьет кровь – тот сам в упыря обратится. Восстанет из мертвых и начнет рыскать во тьме. Кого встретит – на того нападет. Сказывают, будто в прежние времена целые города превращались в упыриные гнезда. А начиналось все с одного-единственного укуса.

– Заткнись! – неожиданно рассердился на Немила боярин. – Черный народец и так растревожен. Того и гляди, вспыхнет «пугливый бунт». А тут ты еще, как сорока, разносишь страшилки на кончике хвоста. Чтобы я от тебя таких басен больше не слышал. Понял?

Немил, не ожидавший отпора, отступил и закрылся тяжелой книгой.

– Не верь этому вруну, сударь, – нахально заявил Любомысл. – Его бредни не подтверждаются современной наукой.

– Книга волхвов и есть наука! – рассерженно вскричал Немил, и для убедительности огрел библиотекаря тяжелым фолиантом по шапке.

Вот теперь победа над книжником была полной и окончательной. Однако неуч из книжной палаты никак не желал признавать поражения и упирался:

– Знаем мы эти поганые книги! Твой наставник сам ее и сочинил. И пророчества с заклинаниями из пальца высосал.

– Клеветник! Как ты смеешь его обвинять? – воспылал Немил праведным гневом. – Велемудр Кривейший прошел обучение у колдунов Дикого леса!

– Никакой он был не великий кудесник, а такой же обманщик и шарлатан, как ты сам!

– Ах ты, негодник! – зашелся от негодования Немил. – Меня ты можешь позорить, сколько душе угодно. Но своего учителя оскорблять я никому не позволю!

– Учитель твой – бестолочь. А ты весь в него пошел! – с азартом выкрикнул Любомысл.

– Не смей так о нем говорить! Не то…

– Не то что?

– Порчу на тебя наведу! Прокляну! Околдую!

Любомысл расхохотался в лицо кудеснику.

– Проклинай, сколько хочешь! – заявил он. – Я в твое чародейство не верю. Нет в тебе колдовской силы. Ты – пустое место и бездарь, который только и умеет, что запугивать ветхими байками суеверное простонародье.

Немил задохнулся от гнева. В другое время он и вправду выпустил бы из-под камня Алатыря, что на острове Руяне, дюжину лихорадок, и вдохнул бы их этому наглому грамотею в селезенку, чтоб тот загнулся в страшных корчах и судорогах. Но сейчас к их спору прислушивался главный боярин столицы, а перед ним допустить саму мысль о своем бессилии было никак не позволительно. Посему, на время позабыв о колдовстве, кудесник прибег к старому, проверенному способу доказательства правоты: от души двинул кулачищем наглому спорщику в морду, отчего тот рухнул в снег.

Поверженному противнику Немил поставил колено на грудь, занес десницу для повторного удара и с угрозой сказал:

– Возьми обратно свой собачий лай! Или я за себя не ручаюсь!

Но молодой враг извернулся, ловко опрокинул пожилого кудесника на спину, и, взгромоздившись сверху, принялся валтузить его что есть мочи.

– Прекратите! Нашли время для драки! – прикрикнул на них тысяцкий.

Однако как раз его присутствие и не позволяло обоим спорщикам уступать. Каждый горел желанием взять верх над соперником и доказать боярину, кто тут прав.

Немил схлопотал ощутимый удар по скуле, отчего в голове зазвенело. Ему показалось даже, что растерзанный труп за спиной Любомысла приподнимается, размыкает замерзшие веки и медленно вращает головой, словно после беспробудного сна. Кудесник хотел протереть глаза, но вместо этого получил новый удар – на этот раз прямо в лоб. Сердитые окрики тысяцкого перестали до него доноситься.

Ой, как звенит в голове. И в глазах мельтешат разноцветные пятна. Так и кажется, будто мертвый Шугрей встает, как медведь из берлоги. Снег осыпается с его рваной вотолы, рукава волочатся по днищу оврага, в остекленевших глазах мелькают отблески факела, но живыми они от этого не становятся – на черные ресницы все так же падают снежинки, и не тают, а налипают комками. Чтобы труп шевелился? Как-то это нехорошо. Есть в этом что-то неладное. Даже звенящей голове это ясно.

Немил протянул руку, указывая на тело, наползающее на Любомысла, и через силу прохрипел:

– Сзади!

Однако его противник не поддался на эту хитрую уловку и не оглянулся. Покойник тяжело навалился книжнику на плечи. Костлявые руки охватили его горло и сдавили дыхание так, что у Любомысла выпучились глаза. Синюшное лицо мертвеца не выражало ни ярости, ни азарта, оно оставалось безжизненным, не тронутым ни одним человеческим чувством. Лишь посиневшие губы его распахнулись, обнажив два ряда желтых зубов, готовых впиться Любомыслу в загривок.

– Упырь ожил! – охнул Абаш.

– Дошло наконец! – вздохнул Немил, поднимаясь на четвереньки.

Боярин оторопел. Его ладонь распахнула пушистую шубу и нашарила рукоять короткого меча, болтающегося на поясе, но тут тысяцкий, видно, забыл, что собирался сделать, и застыл с разинутым ртом.

Не помня себя, Немил вырвал из рук стражника факел и принялся тыкать искрящейся и полыхающей паклей в восковое лицо мертвеца. Из разорванного горла покойника вырвался жуткий хрип, и тут уже боярин не оплошал и рассек его хлестким ударом меча, отчего тощее тело Шугрея переломилось надвое. Промасленное тряпье на конце факела упало на рваную вотолу, та вспыхнула и заполыхала.

– Как же так? Ведь он мертвый был! Все же видели! В лице ни кровинки! – бормотал ошалевший Любомысл, отпихивая горящие кости.

– Что, и теперь в упырей верить не станешь? – хватая ртом воздух, прошипел Немил.

– Что с останками делать? – тысяцкий первым вспомнил, кто тут главный.

– Спалить до самого праха! И пепел развеять по ветру, – отозвался Немил.

---